Неточные совпадения
Дети знали Левина
очень мало, не помнили, когда видали его, но не выказывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости и отвращения, которое испытывают дети так
часто к взрослым притворяющимся людям и за которое им так
часто и больно достается.
И ее закопают, и пегого мерина этого
очень скоро, — думал он, глядя на тяжело носящую брюхом и
часто дышащую раздутыми ноздрями лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее наклонному колесу.
— Говорят, что это
очень трудно, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я
часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы
часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах
очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели в Древнем Риме.] по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.
Как быть! кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку; все почти страсти начинаются так, и мы
часто себя
очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело.
В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма
часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и
очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой.
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я
часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я
очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman
часто играла эти две пьесы; поэтому я
очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Кроме того, вы брат особы, которая меня
очень интересовала, и, наконец, от самой этой особы в свое время я ужасно много и
часто слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеете над нею большое влияние; разве этого мало?
Так или почти так окончил Раскольников свою речь,
часто прерывавшуюся восклицаниями публики, слушавшей, впрочем,
очень внимательно. Но, несмотря на все перерывы, он проговорил резко, спокойно, точно, ясно, твердо. Его резкий голос, его убежденный тон и строгое лицо произвели на всех чрезвычайный эффект.
Настасью он
часто помнил подле себя; различал и еще одного человека,
очень будто бы ему знакомого, но кого именно — никак не мог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал.
— Хозяева
очень хорошие,
очень ласковые, — отвечала Соня, все еще как бы не опомнившись и не сообразившись, — и вся мебель, и все… все хозяйское. И они
очень добрые, и дети тоже ко мне
часто ходят…
«Мне тридцать пять, она — моложе меня года на три, четыре», — подсчитал он, а Марина с явным удовольствием пила
очень душистый чай, грызла домашнее печенье,
часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.
Иноков был зловеще одет в черную, суконную рубаху, подпоясанную широким ремнем, черные брюки его заправлены в сапоги; он
очень похудел и, разглядывая всех сердитыми глазами,
часто, вместе с Робинзоном, подходил к столу с водками. И всегда за ними боком, точно краб, шел редактор. Клим дважды слышал, как он говорил фельетонисту вполголоса...
— Странный город, — говорила Спивак, взяв Клима под руку и как-то
очень осторожно шагая по дорожке сада. — Такой добродушно ворчливый. Эта воркотня — первое, что меня удивило, как только я вышла с вокзала. Должно быть, скучно здесь, как в чистилище.
Часто бывают пожары? Я боюсь пожаров.
И, как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли
очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала
часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более
часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это
очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
К таким голосам из углов Самгин прислушивался все внимательней, слышал их все более
часто, но на сей раз мешал слушать хозяин квартиры, — размешивая сахар в стакане
очень крепкого чая, он пророчески громко и уверенно говорил...
Это было
очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим верил отцу: все хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи — все. Заказывая обед, бабушка
часто говорит кухарке...
А Дунаев слушал, подставив ухо на голос оратора так, как будто Маракуев стоял
очень далеко от него; он сидел на диване, свободно развалясь, положив руку на широкое плечо угрюмого соседа своего, Вараксина. Клим отметил, что они
часто и даже в самых пламенных местах речей Маракуева перешептываются, аскетическое лицо слесаря сурово морщится, он сердито шевелит усами; кривоносый Фомин шипит на них, толкает Вараксина локтем, коленом, а Дунаев, усмехаясь, подмигивает Фомину веселым глазом.
Он употреблял церковнославянские слова: аще, ибо, паче, дондеже, поелику, паки и паки; этим он явно, но не
очень успешно старался рассмешить людей. Он восторженно рассказывал о красоте лесов и полей, о патриархальности деревенской жизни, о выносливости баб и уме мужиков, о душе народа, простой и мудрой, и о том, как эту душу отравляет город. Ему
часто приходилось объяснять слушателям незнакомые им слова: па́морха, мурцовка, мо́роки, сугрев, и он не без гордости заявлял...
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я — зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам
часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это
очень интересный юноша. Это — человек для себя…
Но и священник, лицом похожий на Тагильского, был приятный и, видимо,
очень счастливый человек, он сиял ласковыми улыбками, пел высочайшим тенором, произнося слова песнопений округло, четко; он, должно быть, не
часто хоронил людей и был
очень доволен возможностью показать свое мастерство.
Он много работал,
часто выезжал в провинцию, все еще не мог кончить дела, принятые от ‹Прозорова›, а у него уже явилась своя клиентура, он даже взял помощника Ивана Харламова, человека со странностями: он почти непрерывно посвистывал сквозь зубы и нередко начинал вполголоса разговаривать сам с собой
очень ласковым тоном...
Но, как всегда, и в этот раз Варавка незаметно привел его к необходимости сказать, что Лидия слишком
часто встречается с Макаровым и что отношения их
очень похожи на роман.
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал людей такого облика, и почти всегда это были люди типа Дронова или Тагильского,
очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно, говорил вполголоса, усталым тенорком,
часто повторяя одно и то же слово.
Он знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон, знал всю, не
очень богатую, игру ее лица и был убежден, что хорошо знает суетливый ход ее фраз, которые она не
очень осторожно черпала из модной литературы и
часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия.
—
Очень имеют. Особенно — мелкие и которые
часто в руки берешь. Например — инструменты: одни любят вашу руку, другие — нет. Хоть брось. Я вот не люблю одну актрису, а она дала мне починить старинную шкатулку, пустяки починка. Не поверите: я долго бился — не мог справиться. Не поддается шкатулка. То палец порежу, то кожу прищемлю, клеем ожегся. Так и не починил. Потому что шкатулка знала: не люблю я хозяйку ее.
Трифонов часа два возил Самгиных по раскаленным улицам в шикарнейшей коляске, запряженной парою
очень тяжелых, ленивых лошадей, обильно потел розовым потом и,
часто вытирая голое лицо кастрата надушенным платком, рассказывал о достопримечательностях Астрахани тоже клетчатыми, как его костюм, серенькими и белыми словами; звучали они одинаково живо.
Климу
очень хотелось стереть позолоту с Макарова, она ослепляла его, хотя он и замечал, что товарищ
часто поддается непонятной тревоге, подавлявшей его.
Он не
очень интересовался, слушают ли его, и хотя
часто спрашивал: не так ли? — но ответов не ждал. Мать позвала к столу, доктор взял Клима под руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все истории о любви
очень сходны между собой, то ей
часто приходилось краснеть.
Между товарищами он был
очень странен: они тоже не знали, как понимать его. Симпатии его так
часто менялись, что у него не было ни постоянных друзей, ни врагов.
Она краснела
часто и всегда быстро, но всегда лишь чуть-чуть, и я
очень полюбил в ее лице эту особенность.
Вы
очень метко заметили это давеча, Аркадий Макарович, что мы
часто с вами говорили как студент с студентом.
— То есть вы, собственно, про озноб или про кровоизлияние? Между тем факт известен, что
очень многие из тех, которые в силах думать о своей предстоящей смерти, самовольной или нет, весьма
часто наклонны заботиться о благообразии вида, в каком останется их труп. В этом смысле и Крафт побоялся излишнего кровоизлияния.
Я тотчас их начал мирить, сходил к жильцу,
очень грубому, рябому дураку, чрезвычайно самолюбивому чиновнику, служившему в одном банке, Червякову, которого я
очень сам не любил, но с которым жил, однако же, ладно, потому что имел низость
часто подтрунивать вместе с ним над Петром Ипполитовичем.
В «свете» только «свет» и больше ничего; Катерина Николаевна (дочь его) блестящая женщина, и я горжусь, но она
часто, очень-очень, милый мой,
часто меня обижает…
Словцо «веселие» он
очень любил и
часто употреблял.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма
часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он
очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Но хоть я и
часто бываю у Анны Андреевны, но не скажу, чтоб мы пускались в большие интимности; о старом не упоминаем вовсе; она принимает меня к себе
очень охотно, но говорит со мной как-то отвлеченно.
Несмотря на то, что генерал не разрешил ему посещения острога утром, Нехлюдов, зная по опыту, что
часто то, чего никак нельзя достигнуть у высших начальников,
очень легко достигается у низших, решил всё-таки попытаться проникнуть в острог теперь с тем, чтобы объявить Катюше радостную новость и, может быть, освободить ее и вместе с тем узнать о здоровье Крыльцова и передать ему и Марье Павловне то, что сказал генерал.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и
часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге было тоже новостью, и доктор не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью,
очень скромной и тоже «серьезной».
У Ляховского тоже было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов жил в Узле вторую неделю и
часто бывал у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси
очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не переваривал этого философа и делал равнодушное лицо.
Но
часто бывают извращения, отрицается свобода мысли и духа и признается
очень большая свобода в жизни экономической.
В морализме этом преобладает расплывчатая душевность, размягченная сердечность,
часто очень привлекательная, но не чувствуется мужественной воли, ответственности, самодисциплины, твердости характера.
Человек
очень легко делается рабом и жертвой таких коллективных реальностей, которые созданы экстериоризацией его эмоциональных,
часто очень эгоистических состояний.
Также погружено в тьму сознание русской революционной интеллигенции, так
часто отрицавшей национальность и Россию, и
очень национальной,
очень русской по своей стихии.
Это ведь
очень трудно себе сказать, требует условий огромных, обстоятельств, не
часто бывающих.
Казалось даже, что он все допускал, нимало не осуждая, хотя
часто очень горько грустя.